Эти слова из стихотворения, написанного поэтом на смерть талантливой художницы Аллы Горской и читавшегося им на ее похоронах в 1970 году, теперь возносятся над его могилой. Над его второй могилой, потому что первая – была в селе Борисово (вблизи поселка Кучино) Чусовского района Пермской области. Рядом с могилами других заключенных. Деревянный столбик с жестяной табличкой: №9 – такой чести удостоила держава великого украинского поэта, замученного морально и физически по тюрьмам, зонам и ссылкам, и погибшего в ночь с 3 на 4 сентября 1985 года в колонии ВС-389/36-1.
      Наверно, никто теперь уж и не вспомнит о себе – где был, что делал, что думал в начале сентября 1985 года. Ну, была перестройка, Горбачев… в общем – демократия. А в это время – в холодном тюремном карцере держал свою последнюю голодовку протеста талантливейший поэт и несгибаемый человек, вся вина которого была в том, что он любил свою родину. Не вообще 1/6 часть земли – СССР, а свою далекую Украину, где родился и вырос, где его корни, его народ, его язык. Жить ему оставалось несколько дней.
      Васыль Стус родился 6 января 1938 г. в селе Рахнивка Винницкой области. В 1941 г. семья Стусов, спасаясь от “раскулачивания”, перебирается в Сталино (Донецк). С 1944 по 1954 – учеба в средней школе, потом – педагогический институт по специальности “Украинский язык и литература”. Затем учительствовал, два года – в армии. Снова – учитель в Горловке, Донецкой области. В 1963 году – несколько месяцев работал литературным редактором ”Социалистического Донбасса” в Донецке. С ноября 1963 г. – аспирант Института литературы АН УССР в Киеве.
      Вот что писал он сам о себе в 1970 году.
      Первые уроки поэзии – мамины. Знала много песен и умела очень интимно их петь. Наибольший след на душе – от маминой колыбельной ”Ой, люли, люли, мое дитятко”. Шевченко над колыбелью – это не забывается. А грустно пропетое: “Пойди, сын, на Украину, нас кляня” – волнует и до сих пор. Что-то похожее на печальное надгробное пение из “Заповіта“ (“Завещание” Т. Шевченко): “Схороните и вставайте, цепи разорвите, и вражьею злою кровью волю окропите“. Первые знаки нашей духовной аномалии, печаль – как первое ощущение младенца на белом свете. Еще были – впечатления от детства. Хорошего детства.
      Школьная учеба – нудная. Во-первых – на чужом языке, во-вторых – плохая. Чем скорее забудешь школу, тем лучше. В четвертом классе что-то зарифмовал про собаку. По-русски. Шуточное. Скоро прошло.
      Институтские годы – трудные. Первая публицистика в стихах. Увлечение Рыльским и Вергарном.
      Истосковавшись по настоящей (не донецкой) Украине, поехал учительствовать на Кировоградщину, около Гайворона. Там оттаял душой, освободился от студенческого схимничества. Армия – ускорила. Почувствовал себя мужчиной. Стихи, конечно, не писались, поскольку на плечах – погоны. Но там пришел ко мне Бажан. Тогда же – первые напечатанные стихи – 1959 год.
      После армии - было уже временем поэзии. Это была эпоха Пастернака и – безрассудно большая к нему любовь. Освободился только где-то в 1965-1966 годах. Сейчас больше всего люблю Гёте, Свидзинского, Рильке. Славные итальянцы (те, что знаю). Особенно Унгаретти, Квазимодо.
      Еще люблю “плотную” прозу Толстого, Хемингуэя, Стефаника, Пруста, Камю. Увлекает – и очень – Фолкнер. Поэтом себя не считаю. Держу себя за человека, который пишет стихи.
      И мысль такая: поэт должен быть человеком. Тем, что полон любви, преодолевает природное чувство ненависти, освобождается от нее, как от скверны. Поэт – это человек. Прежде всего. А человек – это прежде всего творец добра. Если бы жить было лучше, я б стихов не писал, а – работал бы на земле.
      Еще – презираю политиков. Еще – ценю умение честно умереть.
      Вторая половина 1960-х годов. Свидетелям той поры не трудно понять, насколько не соответствовал Стус тогдашней общественной атмосфере, литературным критериям, установленным державой. Но не только это делало невозможными публикацию его произведений. В конце августа 1965 года была проведена серия политических арестов в Киеве, Львове, Ивано-Франковске, Луцке и других городах.
      4 сентября 1965 г. – этапный момент в жизни Васыля. В это день в кинотеатре “Украина” был назначен общественный просмотр фильма “Тени забытых предков”, выход которого во внутренний прокат все откладывался по необъявленным причинам, что вызывало слухи; возникали разные версии, связанные с обострением борьбы с т.н. “украинским буржуазным национализмом” и первыми шагами диссидентства в Украине. После короткого выступления Параджанова на сцене неожиданно появился человек, который от слов о значении фильма для самосознания украинцев незаметно и неожиданно перешел на опасную тему – репрессий против инакомыслящих. И это в зале, где было полным-полно сотрудников КГБ. Выступавший – был Иван Дзюба.
      Раздались выкрики: “Националист! Столкните его со сцены! Бей националистов!” Дзюбе не дали договорить и вытеснили со сцены. И тогда со своего места в зале встал Стус. Быстро, чтобы успеть до начала фильма, он начал говорить о том, что КГБ были арестованы двадцать восемь представителей украинской интеллигенции. И начал читать список с фамилиями арестованных. Все-таки всех назвать не успел – его слова заглушили воем сирены. Затем выключили свет. Так начался фильм “Тени забытых предков”…
      Реакция воспоследовала быстро. Уже 20 сентября Стус был исключен из аспирантуры, а потом уволен из Государственного исторического архива.
      Работал на строительстве, кочегаром, инженером технической информации в проектно-конструкторском бюро. Это были годы интенсивной творческой работы: поэзия, переводы, критика, опыты в прозе. И в это же время – его открытые письма в Президиум Союза писателей в защиту В. Чорновила, редактору журнала “Отчизна” в защиту И. Дзюбы, в ЦК КПУ и КГБ, в Верховный Совет УССР, где он горячо доказывает гибельность политики ограничения свободы слова, кричащих нарушений прав человека.
      12 января 1972 года Стус был арестован и обвинен в антисоветской агитации и пропаганде. Ему инкриминировали 14 стихотворений и 10 правозащитных литературоведческих статей. Главной целью следствия было доказать наличие постоянных и интенсивных контактов оппозиционно настроенной интеллигенции с украинскими националистическими организациями за рубежом.
      7 сентября 1972 года осужден Киевским областным судом на пять лет лагерей строгого режима и три года ссылки. Находясь в заключении в Мордовии, продолжал писать поэтические произведения, заявления-протесты против преследований инакомыслящих в СССР. “Судебные процессы на Украине – это суды над человеческой мыслью, над самим процессом мышления, суды над гуманизмом, над проявлениями сыновней любви к своему нарду” – писал Стус в своем публицистическом письме “Я обвиняю”. Время от времени стихи во время “шмонов” отбирали, нависала угроза их уничтожения, что было для Стуса самым страшным испытанием. Старался как можно больше стихов пересылать в своих письмах жене. В Мордовии это удавалось, позднее стало невозможным. Его часто карали карцером, Стус имел только одно свидание. Осенью 1975 года Стус едва не погиб в результате прободения язвы желудка. Перед госпитализацией его привозят в Киев для ”профилактики”. 10 декабря в больнице для заключенных под Ленинградом его прооперировали.
      В 2003 году в архивах было найдено письмо Стуса от 15 февраля 1978 года академику Сахарову, из которого хорошо видно в каких условиях он жил и творил в ссылке. 10 февраля работал в штольне с утра. Около 11 часов меня срочно вызвали в отдел кадров. Оказалось, меня ждал наряд работников КГБ — из Усть-Омчуга, Магадана и, кажется, Киева. Магаданский следователь предъявил мне ордер на обыск в комнате общежития, где я проживаю. При обыске у меня были изъяты мои стихи, копия обвинительного заключения, выписки из следственного дела 1972 г., письма ко мне. Изъята и записная книжка с адресами лиц, с кем я обмениваюсь письмами. Обыск проводился с 11.30 до 9.30 вечера. К финалу я собрал вещи — белье и сухари, но получил лишь повестку — в КГБ для дачи показаний в качестве свидетеля. Формально меня допрашивали 3 дня — 11, 12, 13 февраля. Речь шла о Лукьяненко (Левко Лукьяненко, 1927 г. р., известен как последовательный борец с коммунистическим режимом. Провел в тюрьмах 27 лет, имел смертный приговор - А.К.) и об Украинском комитете содействия (Український наглядовий комітет). Конечно, отвечать я отказался, кроме тех случаев, где мой отказ был хуже ответа. Например, писал ли мне Левко Лукьяненко «о желании выехать за границу». Отказавшись отвечать в целом на вопрос — поддерживал ли я с ним переписку, на вопрос о таком письме я ответил: нет. Конечно, о деятельности «Українського наглядового комітету» я отвечать отказался, а в конце протокола потребовал, чтобы материалы так называемого дела Лукьяненко 1961 г., политических репрессий на Украине 1965 и последующих годов были направлены в Белград, К. Вальдхайму и в комиссию ООН по правам человека.
      Не удержался я и от того, чтобы заявить: Левко Лукьяненко — человек, своей тяжкой участью доказавший преданность идеалам гуманизма, добра и справедливости. В страшной беде и в полном одиночестве оказалась Надя Лукьяненко (имел от нее слезное письмо), Ответил, стараясь успокоить и подбодрить, вспоминая судьбу Н. Г. Чернышевского и его письма жене из тюрьмы.
      Сегодня получил еще письмо от И. Кандыбы, чьи письма доходят ко мне одно из трех. У него тоже был обыск, как и у Любы Попадюк. 27.01. его вызывал следователь Левка Лукьяненко капитан Сапек. Оказывается, Л. Лукьяненко… обвиняют за статьи «Год свободы» — о П. Рубахе, из-за вопроса об эмиграции украинцев, то есть, по-видимому, о специфике эмиграционной политики по отношению к украинским движенцам; в обвинении — обращение к Белградскому совещанию. Ну, а главное, видимо, — участие в Группе содействия. Считаю, что предэтапное положение и у него, и у И. Кандыбы, может, и у Саши Болонкина, может, и у Л. Попадюк (судя по изыманиям).
      Уважаемый Андрей Дмитриевич!
      Очень прошу Вас — задумайтесь хотя бы над тем, почему так предвзято (сравнительно) относятся к украинцам органы КГБ, почему такая же (иного, правда, толка) предвзятость существует и со стороны москвичей (хотя бы некоторых). Неужели мы заслужили роли париев?
      В августе 1979 года Стус вернулся в Киев, работал формовщиком в литейном цеху, на конвейере обувного объединения “Спорт”. Выступал в защиту репрессированных членов Украинской Хельсинкской Группы. Людей, близких к УХГ, репрессировали грубейшим образом. Стус становится членом ослабленной арестами УХГ.
      14 мая 1980 года – снова арест. Десять лет лагерей особо строгого режима и пять лет ссылки. Объявлен особо опасным рецидивистом.
      19 октября 1980 года академик А.Д. Сахаров обращается с письмом в защиту Стуса в адрес Мадридского совещания по проверке выполнения Хельсинского соглашения.
      Срок Стус отбывал в лагере особого режима в Пермской области. Условия содержания тут были очень тяжелые: постоянные притеснения администрации, лишение свиданий, болезни. В начале 1983 года держал голодовку 18 суток. Упрятан на год в одиночку. Но и в этих условиях много писал. Приблизительно 250 стихотворений, написанных верлибром, и 250 переводов должны были составить книгу, названную им “Птица души”. Но все написанное немедленно конфискуется. Судьба этих текстов до сих пор неизвестна.
      В 1983 году Стусу удалось передать на волю текст с названием ”Из лагерной тетради”. После его опубликования на Западе, давление на него усилилось. Выдающийся писатель Генрих Белль, Нобелевский лауреат, неоднократно выступавший в защиту Стуса, в интервью немецкому радио 10 января 1985 года сказал: "Его (Стуса) так называемое преступление состоит в том, что он пишет свои поэзии по-украински, а это интерпретируют как антисоветскую деятельность... Стус пишет сознательно по-украински. Это единственный упрек, который мне известен. Даже не упрек в национализме, что также легко применяют, а исключительно на основании украинского творчества, которое трактуют как антисоветскую деятельность".
      28 августа 1985 года Стус в очередной раз был брошен в карцер, где объявил голодовку “до конца”.
      Погиб ночью с 3 на 4 сентября…
      Литературные критики – в Украине и вне Украины – признают, что Стус был самой масштабной фигурой в украинской поэзии второй половины, а может и всего ХХ столетия. При жизни об этом практически никто не говорил вслух.
      Во-первых, боялись – прежде всего, те, кто знал настоящую цену слова Стуса: коллеги по цеху, украинские советские писатели и литературоведы, профессиональные молчуны 70-тых. Во-вторых, современники практически не имели возможности читать его произведения – последняя прижизненная его публикация в Советском Союзе была в журнале "Донбасс" в начале 1966 года. Следующая – только в 1989 году – в газете "Молодежь Украины". Благодаря усилиям семьи поэта, в 90-х гг. в Львове было издано собрание сочинений Стуса в 6 томах. Но те люди, которых судьба связывала со Стусом, не могли не признавать величия этой фигуры. Михаил Хейфец, товарищ по мордовскому периоду заключения, как только вышел из лагеря и добрался до Запада, написал: "В украинской поэзии большего нет...".
      Был бы Стус Стусом, если бы не пошел до конца, если бы выжил? Проклятый вопрос. В той системе, в той жизни такой человек, который так думал, веровал, так писал, и должен был погибнуть. Стус поэт и Стус человек едины. Редкостная, трагическая нераздельность поэзии и судьбы – это про него сказано академиком Дзюбой. В 1975 году Стус писал: "...Изо всех возможных героизмов при наших условиях существует только один героизм мученичества, принудительный героизм жертвы. Пожизненным позором этой страны будет то, что нас распинали на кресте не за какую-то радикальную общественную позицию, а за сами наши желания иметь чувства самоуважения, человеческого и национального достоинства".
      За день до Рождества Христова 2008 года, 6 января исполнилось 70 лет со дня рождения поэта. Человека, сохранившего в тяжелые для родной земли времена лучшие черты украинского народа и сгоревшего за три года до своего полдня…